Александр О`Шеннон - Антибард: московский роман
Я содрогаюсь всем телом в последней, безнадежной попытке предотвратить неизбежное, но клокочущая лава поднимается все выше и выше, мгновенно заполняет рот и, подпираемая снизу критической массой неусвоенного, вылетает наружу, озвученная моим сдавленным криком:
— Бе-е-е-э-э!
Бурая вязкая жидкость, отравляющая все вокруг невыносимой кислой вонью, брандспойтной струей, шипя, как газировка, окатывает склоненную у моих ног фигуру доброго самаритянина… Я мычу, пытаясь предостеречь, но поздно… Я вижу уставившийся на меня снизу безумный глаз, раззявленный в беззвучном вопле рот, липкую бяку, залившую волосы, второй глаз и стекающую на заботливо украшенную перламутром самим Гусевым деку…
Я чувствую себя немного легче, но это, увы, еще не конец, это только начало… Зал погружается в ватную обморочную тишину. Спазм сжимает мне желудок. Следующая порция. Я отворачиваюсь от облеванного, мычу и машу ему рукой, чтобы он бежал, пока не поздно, и меня опять выворачивает:
— Бе-е-е-э-э!
Коньяк, кофе, чай, пепси, картофель фри, ошметки пельменей, перемешанные с лососем, тугой струей летят за рампу, по пути обдавая вокальный микрофон «Найман», давнюю мечту Алферова, купленный им в какой-то разорившейся студии на сэкономленные две штуки баксов. Остальное месиво, за секунду до очередной вспышки, попадает прямо в прицелившегося фотографа, и поэтому вспышка получается несколько тускловатой… Попал, кажется, попал! Получил, папарацци хренов?! Еще повезло, что закрылся фотоаппаратом!.. Надеюсь, у него самый навороченный профессиональный «Олимпус», какой только может быть… Ничего, продаст эти снимки лет через пятьдесят на «Сотбис» и выручит большие деньги…
Фотограф исчезает, словно проваливается сквозь землю.
Мой смутно знакомый друг вскакивает и, выкрикивая невнятное, устремляется за кулисы. Вот молодец! Обгаженная гитара остается лежать на полу. «Гитару захвати!» — хочу я крикнуть ему, но…
— Бе-е-е-э-э! Бе-е-е-э-э!.. — переходящее в стон.
Напор ослабевает. Выплескиваются уже остатки. Они заливают гитарный микрофон… Ничего особенного, обыкновенный «Шур»… С оскверненного «Наймана» свешивается длинная сопля.
Шум в зале. Какая-то женщина истерически кричит:
— Да помогите же ему!
А где же аплодисменты, переходящие в овацию? Странно, странно…
Шум превращается в сплошной крик, перемежающийся отдельными хлопками.
Вот придурки! Смутные фигуры кидаются на сцену…
Мне становится совсем легко, но я падаю…
Я устал, я хочу спать.
И уже падая, уцепившись за стойку, в оркестровую яму, которой нет, я слышу заглушающий всех истошный вопль, в котором все — страдание, боль, обида, отчаяние, ужас:
— Степанов! Ты же мне обещал!..
Знакомый голос…
«Вот еб твою мать!» — думаю я.
